Неточные совпадения
О, он отлично понимал, что для смиренной
души русского простолюдина,
измученной трудом и горем, а главное, всегдашнею несправедливостью и всегдашним грехом, как своим, так и мировым, нет сильнее потребности и утешения, как обрести святыню или святого, пасть пред ним и поклониться ему: «Если у нас грех, неправда и искушение, то все равно есть на земле там-то, где-то святой и высший; у того зато правда, тот зато знает правду; значит, не умирает она на земле, а, стало быть, когда-нибудь и к нам перейдет и воцарится по всей земле, как обещано».
Когда же беду я узнала,
Бессменно стоял предо мною Сергей,
Тюрьмою
измученный, бледный,
И много неведомых прежде страстей
Посеял в
душе моей бедной.
Измученная публика потянулась к выходу, унося в
душе смутное впечатление недавней суеты.
К тому же он так устал за последние дни, чувствовал себя таким
измученным и беспомощным, что
душа его поневоле жаждала покоя.
— Так отчего же, скажите, — возразил Бельтов, схватив ее руку и крепко ее сжимая, — отчего же,
измученный, с
душою, переполненною желанием исповеди, обнаружения, с
душою, полной любви к женщине, я не имел силы прийти к ней и взять ее за руку, и смотреть в глаза, и говорить… и говорить… и склонить свою усталую голову на ее грудь… Отчего она не могла меня встретить теми словами, которые я видел на ее устах, но которые никогда их не переходили.
Такая же ночь и на
душе, а вместо дешевеньких часов отбивает такт
измученное сердце.
Тоска
души,
измученной в борьбе страдания от ран, нанесенных: человеку железной рукой нужды, — все было вложено в простые, грубые слова и передавалось невыразимо тоскливыми звуками далекому, пустому небу, в котором никому и ничему нет эха.
Все это промелькнуло и исчезло. Пыльные улицы, залитые палящим зноем;
измученные возбуждением и почти беглым шагом на пространстве целой версты солдаты, изнемогающие от жажды; крик офицеров, требующих, чтобы все шли в строю и в ногу, — вот все, что я видел и слышал пять минут спустя. И когда мы прошли еще версты две душным городом и пришли на выгон, отведенный нам под бивуак, я бросился на землю, совершенно разбитый и телом и
душою.
Написавши предыдущее, я получил последние два фельетона вашей легенды. Прочитавши их, первым моим движением было бросить в огонь написанное мною. Ваше теплое благородное сердце не дождалось, чтобы кто-нибудь другой поднял голос в пользу непризнанного русского народа. Ваша любящая
душа взяла верх над принятою вами ролей неумолимого судьи, мстителя за
измученный польский народ. Вы впали в противоречие, но такие противоречия благородны.
Она разбила оковы, в которых томилась его
душа; она слила ее с
душой неведомого многоликого страдающего брата — и словно тысяча огненных сердец колыхнулась в его больной,
измученной груди.
«
Измученным людям той и другой стороны начинало одинаково приходить сомнение о том, следует ли им еще истреблять друг друга, и на всех лицах было заметно колебание, и в каждой
душе одинаково поднимался вопрос: «Зачем, для кого мне убивать и быть убитым? Убивайте, кого хотите, делайте, что хотите, а я не хочу больше!» Мысль эта к вечеру одинаково созрела в
душе каждого. Всякую минуту могли все эти люди ужаснуться того, что они делали, бросить все и побежать, куда попало».
Я еще не люблю тебя, человече, но в эти ночи я не раз готов был заплакать, думая о твоих страданиях, о твоем
измученном теле, о твоей
душе, отданной на вечное распятие.
Людям,
измученным, больным
душою и телом, усталым, истерзанным нуждою, горем, лишениями, он должен дать минуты отдохновения, радости, света.
Я вспомнила слова нашего «маэстро»: «Театр должен оздоравливать толпу, их тело и
душу, наглядно, на примерах показывать ей лучшие стороны жизни и порицать пороки… Давать бедным, усталым и
измученным людям часы радости, покоя и сладостного отдыха от труда». И при виде этой темной толпы бедно одетых людей в моей
душе поднималось и вырастало желание играть для них, и для них только.
Измученный скорою ходьбою и чувствами, раздиравшими его
душу, он остановился у ограды кладбища, чтобы перевесть дыхание.
— Вы, может быть, не забыли, граф Александр Васильевич, — начал гость после продолжительной паузы, потребовавшейся для его успокоения, — что еще в последнее время пребывания моего в Польше я получил от моей матери из Москвы несколько писем, проливших целительный бальзам в мою наболевшую
душу,
измученную томительною неизвестностью.
В
душе ее,
измученной раскаянием, ревностию к сопернице, неблагодарностию ее обольстителя, жестоким обхождением с ней, встала месть во всем страшном своем вооружении, со всеми орудиями казни.
Измученным, без пищи и без отдыха, людям той и другой стороны начинало одинаково приходить сомнение о том, следует ли им еще истреблять друг друга, и на всех лицах было заметно колебанье, и в каждой
душе одинаково поднимался вопрос: «Зачем, для кого мне убивать и быть убитому? Убивайте, кого хотите, делайте, что́ хотите, а я не хочу больше!» Мысль эта к вечеру одинаково созрела в
душе каждого. Всякую минуту могли все эти люди ужаснуться того, что́ они делали, бросить всё и побежать куда попало.